В «Гараже» прошла дискуссия «Между участниками и свидетелями»

Речь женщины средних лет в розовой блузке и с копной густых пергидролевых волос сопровождалась постоянным хихиканьем. Присутствие в зале хотя бы одного транслятора официальной точки зрения, однако, не было сюрпризом — удивительно, что она (или кто-нибудь другой) не включилась в дискуссию раньше. «Вот вы говорите, что Россия — агрессор, — говорила она, обращаясь к Никите Кадану. — А представьте себе Берлин в 1942 году, настоящую страну-агрессора. Могли бы туда приехать советские художники и разговаривать так запросто?». Люди смеялись, скрывая смущение, оттого что вопрос как раз не праздный, но из объяснимой политкорректности его так никто и не задал. Формулировка выдает в вопрошающем инерцию мышления, опирающегося на общепринятую и вконец обесценившуюся риторику. Рациональное зерно, очищенное от настойчиво навязываемых нам исторических координат, выглядит так: «Какого рода это событие — свободный приезд художников, но без работ и формального повода (выставки)? Как можно охарактеризовать место, в котором оно происходит? Что это событие говорит нам о месте искусства в (культурной) политике?».

Выставка «Между участниками и свидетелями», посвященная художественным откликам на события второго Майдана, должна была открыться в музее «Гараж» 5 марта прошлого года. 1 марта Совет Федерации Федерального Собрания РФ одобрил идею Президента РФ В. Путина о вводе войск на территорию Крыма. После этого художники решили отменить выставку и вернуться к вопросу ее проведения летом. Конфликт, однако, летом только нарастал, и выставка снова не состоялась. Параллельно множились случаи бойкота, как заметные (открытое письмо коллектива «Что делать» куратору «Манифесты 10» в Петербурге Касперу Кёнигу), так и скрытые (отказ латвийского художника Кришса Сальманиса участвовать в моем кураторском проекте «Детектив» в ММСИ). История несостоявшейся выставки про Майдан, наконец, завершилась приездом всех трех ее участников на дискуссию в «Гараж», и, хотя поставленные модераторами вопросы очерчивали круг проблем достаточно отчетливо, особенности живого выступления формировали отрывочные и неоконченные ответы. Лада Наконечная говорила о том, что выставка складывается из нескольких параметров, и не все работы выживут в определенном контексте. «Выставка — это когда все хорошо», — афористично высказался Никита Кадан. Художники не скрывали своих позиций относительно конфликта, обвиняя российскую сторону в агрессии и искусственной эскалации беспорядков на востоке Украины.

Предположим, что выставка о Майдане все-таки состоялась. Для «Гаража» она могла бы стать демонстрацией независимости и выражением четкой позиции по отношению к конфликту на Украине. Скорее всего, летом 2014 года такая выставка прозвучала бы еще отчетливее, чем весной: нельзя исключить того, что на фоне нагнетаемой официальными СМИ истерики в «Гараж» пришли бы провокаторы с намерением сорвать ее проведение. Вполне реальна и другая возможность: выставку официальные лица не заметили бы, а может, даже упомянули бы как пример свободы высказываний в культурной сфере, — хотя такого рода присваивание критического высказывания кажется по нынешним временам вещью чересчур либеральной. В любом случае «Гаражу» пришлось бы отстаивать свое право на автономию художественного пространства и языка искусства, лавируя между включенностью в медиапоток, где слово «Майдан» является триггером для риторических упражнений разной степени агрессивности и «госпитализацией» произведений, — то есть лишением их критического потенциала за пределами конвенций на оси «зритель — музей». В таком контексте решение Наконечной, Ридного и Кадана выглядит мудрым. Нельзя не учитывать и того факта, что политическая жизнь на Украине уже давно вышла на уровень, теоретически понятный, но заблокированный в России. У наших соседей, собственно, есть политика — конкуренция разнонаправленных сил, борющихся за влияние на общество и государственные институты. Право на нее украинцы уже дважды за десять лет создавали на знаменитой площади. В России же политики в этом смысле нет (можно спорить, давно ли) — есть власть и комментарии к ней, грозящие оформиться в политическое действие лишь в самой далекой перспективе. На дискуссии украинские художники продемонстрировали высокий уровень концептуального разделения своей работы на активистскую и художественную ипостаси. Для многих из нас (что показали вопросы в ходе беседы) это разделение со стертой границей и стена между художественной и публицистической интерпретациями объекта постоянно сдвигается и разрушается без каких-либо серьезных последствий. Размышления о политической роли искусства, столь частые в последние годы, приводят либо к оптимистичным (в стане людей, близких активизму), либо к пессимистичным выводам, но в обоих случаях тоска по общественной значимости произведения выдает настойчивое, но — пока — невыполнимое желание стать политическим субъектом (эта трансформация не дается указом и оттого трудна). Поэтому выставка про Майдан рисковала вызывать непонимание у самой благодарной аудитории: реалии, к которым могли отсылать работы, выглядели бы узнаваемо, а измерение, в котором они существуют, — нет.

Замена выставки дискуссией наглядно показала нам и степень нейтральности площадки, формально подходящей художникам. Дело не в том, что «Гараж» поддерживает внешнюю политику России, — просто о нейтралитете как таковом гражданам РФ стоит пока что забыть. Присутствие Наконечной, Ридного и Кадана в России на общественном мероприятии возможно благодаря тому, что война ведется чужими руками и всякое официальное участие в ней российских войск постоянно отрицается. В такой ситуации возможны дипломатия, личная встреча, но материальные ценности границу пересечь уже не могут. Здесь уместно привести примеры из богатой на дипломатические прецеденты истории Второй мировой, например, судьбу павильона Чехословакии на Всемирной выставке 1939 года в Нью-Йорке. К моменту открытия выставки немецкие войска уже заняли Чехословакию (это произошло 16 марта 1939 года). Берлин приказал чешской делегации демонтировать павильон, поскольку страны, от которой он мог бы представительствовать, уже не существовало на карте мира — по крайней мере, согласно нацистам. Делегация поступила иначе, призвав на помощь чехословацкую общину Нью-Йорка и заручившись поддержкой мэра города. На открытии павильона с усеченной экспозицией президент Чехословакии в изгнании Эдвард Бенеш сказал: «Этот павильон, дамы и господа, есть свободная и независимая Чехословакия недавнего прошлого и свободная и независимая Чехословакия ближайшего будущего». Нью-Йорк фактически оставался нейтральной площадкой (и вообще США не объявляли войну Германии), на которой возможна любая государственность в момент территориальных споров. На одной из сторон такого спора нейтральность невозможна, как бы мы ни хотели видеть каждую институцию арт-мира свободной от повестки дня и требований лояльности.

Отчасти в стратегиях участников несостоявшейся выставки прослеживается логика санкций — то есть стремление ограничить ввоз художественного продукта на территорию разногласий. Но за этой логикой виден и другой аспект. Единственной точной реакцией на конфликт со стороны художников в России остается молчание, невозможность что-то выразить (на дискуссии об этом подробно и точно говорил член коллектива «Что делать» Николай Олейников). Обсуждая возможности выставочной деятельности в будущем, Кадан говорил о скорости смены событий, за которой не угонится никакая институция, пусть даже и самая независимая. Ручка громкости вывернута, и на этом уровне децибелов искусство не слышно, сколько бы ни старалось оно перекричать неискусство. В процитированных выше словах президента Чехословакии есть прошлое и будущее, но нет настоящего, — и это можно применить и к нашей ситуации: военный конфликт отменяет современность, делая существование некомфортным процессом перемещения из точки А (прошлое) в точку Б (будущее). Говорить в такой ситуации — значит либо ставить на неактуальные уже прецеденты (история не повторяется, что бы ни говорили любители параллелей) и оказываться в зоне санкционированного политически высказывания, либо испытывать стресс грядущего и вызывать на себя огонь корректирующих сил истории. Одно понятно: 22 января в «Гараже» победила дружба: художники приехали говорить с нами, объясняться, хотя не были никому и ничем обязаны. Эту победу хочется закрепить и расширить, и, надеюсь, получится.